Неточные совпадения
— Да, жаль беднягу… Черт же его дернул
ночью с
пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано!..
Множество старух, самых набожных, множество молодых девушек и женщин, самых трусливых, которым после всю
ночь грезились окровавленные трупы, которые кричали спросонья так громко, как только может крикнуть
пьяный гусар, не пропускали, однако же, случая полюбопытствовать.
Девочка говорила не умолкая; кое-как можно было угадать из всех этих рассказов, что это нелюбимый ребенок, которого мать, какая-нибудь вечно
пьяная кухарка, вероятно из здешней же гостиницы, заколотила и запугала; что девочка разбила мамашину чашку и что до того испугалась, что сбежала еще с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, наконец пробралась сюда, спряталась за шкафом и просидела здесь в углу всю
ночь, плача, дрожа от сырости, от темноты и от страха, что ее теперь больно за все это прибьют.
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вот он пришел бы сегодня
пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да тут же, как рассветет, и штопать бы села, — вот моя и
ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить! И то простила!
— Представьте, он — спит! — сказала она, пожимая плечами. — Хотел переодеться, но свалился на кушетку и — уснул, точно кот. Вы, пожалуйста; не думайте, что это от неуважения к вам! Просто: он всю
ночь играл в карты, явился домой в десять утра,
пьяный, хотел лечь спать, но вспомнил про вас, звонил в гостиницу, к вам, в больницу… затем отправился на кладбище.
«Кутузов», — узнал Клим, тотчас вспомнил Петербург, пасхальную
ночь, свою
пьяную выходку и решил, что ему не следует встречаться с этим человеком. Но что-то более острое, чем любопытство, и даже несколько задорное будило в нем желание посмотреть на Кутузова, послушать его, может быть, поспорить с ним.
Девушка встретила его с радостью. Так же неумело и суетливо она бегала из угла в угол, рассказывая жалобно, что
ночью не могла уснуть; приходила полиция, кого-то арестовали, кричала
пьяная женщина, в коридоре топали, бегали.
— По
ночам отец,
пьяный, играл на виолончели.
Скажут, может быть, что в этом высказывается добросовестная домохозяйка, которой не хочется, чтоб у ней в доме был беспорядок, чтоб жилец ждал
ночью на улице, пока
пьяный дворник услышит и отопрет, что, наконец, продолжительный стук может перебудить детей…
Как
пьяный, я просидел всю
ночь над этой книгой, а утром отправился в библиотеку и спросил: «Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?» Ответ был насмешлив: «Изучите математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д.» Но я упрямо допрашивал, и я все записал для себя на память.
— Да, не погневайтесь! — перебил Кирилов. — Если хотите в искусстве чего-нибудь прочнее сладеньких улыбок да пухлых плеч или почище задних дворов и
пьяного мужичья, так бросьте красавиц и пирушки, а будьте трезвы, работайте до тумана, до обморока в голове; надо падать и вставать, умирать с отчаяния и опять понемногу оживать, вскакивать
ночью…
— Нашел на ком спрашивать! На нее нечего пенять, она смешна, и ей не поверили. А тот старый сплетник узнал, что Вера уходила, в рожденье Марфеньки, с Тушиным в аллею, долго говорила там, а накануне пропадала до
ночи и после слегла, — и переделал рассказ Полины Карповны по-своему. «Не с Райским, говорит, она гуляла
ночью и накануне, а с Тушиным!..» От него и пошло по городу! Да еще там
пьяная баба про меня наплела… Тычков все разведал…
Все это я таил с тех самых пор в моем сердце, а теперь пришло время и — я подвожу итог. Но опять-таки и в последний раз: я, может быть, на целую половину или даже на семьдесят пять процентов налгал на себя! В ту
ночь я ненавидел ее, как исступленный, а потом как разбушевавшийся
пьяный. Я сказал уже, что это был хаос чувств и ощущений, в котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их надо было высказать, потому что хоть часть этих чувств да была же наверно.
В трактире он сошелся с таким же, как он, еще прежде лишившимся места и сильно пившим слесарем, и они вдвоем
ночью,
пьяные, сломали замок и взяли оттуда первое, что попалось.
Они думали, что нынешняя
ночь кончена, и хотели расходиться, как вдруг зашумели в передней
пьяные гости.
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как
пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя
ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Томил его несколько вначале арест слуги, но скорая болезнь, а потом и смерть арестанта успокоили его, ибо умер тот, по всей очевидности (рассуждал он тогда), не от ареста или испуга, а от простудной болезни, приобретенной именно во дни его бегов, когда он, мертво
пьяный, валялся целую
ночь на сырой земле.
Разумеется, показание пана Муссяловича внесли в протокол в самой полной подробности. На том панов и отпустили. О факте же передержки в картах почти и не упомянули; Николай Парфенович им слишком был и без того благодарен и пустяками не хотел беспокоить, тем более что все это пустая ссора в
пьяном виде за картами и более ничего. Мало ли было кутежа и безобразий в ту
ночь… Так что деньги, двести рублей, так и остались у панов в кармане.
— Но ведь это же бред, господа, бред! — восклицал исправник, — посмотрите на него:
ночью,
пьяный, с беспутной девкой и в крови отца своего… Бред! Бред!
«Приказывается тебе немедленно по получении сего розыскать: кто в прошлую
ночь, в
пьяном виде и с неприличными песнями, прошел по Аглицкому саду, и гувернантку мадам Энжени француженку разбудил и обеспокоил? и чего сторожа глядели, и кто сторожем в саду сидел и таковые беспорядки допустил? О всем вышепрописанном приказывается тебе в подробности разведать и немедленно конторе донести.
А это было перед обедом; я с ночи-то выспалась и не была
пьяная.
По
ночам «коты» выходили на Цветной бульвар и на Самотеку, где их «марухи» замарьяживали
пьяных.
Так же безучастно смотрят, как сто лет назад смотрели на золотой герб Разумовских, на раззолоченные мундиры членов клуба в парадные дни, на мчавшиеся по
ночам к цыганам
пьяные тройки гуляк…
Ужасные иногда были
ночи на этой площади, где сливались
пьяные песни, визг избиваемых «марух» да крики «караул». Но никто не рисковал пойти на помощь: раздетого и разутого голым пустят да еще изобьют за то, чтобы не лез куда не следует.
И рассказал мне Ларепланд, что
ночью привезли бесчувственного
пьяного, чуть не догола раздетого человека, которого подняли на мостовой, в луже.
Харитон Артемьич страшно боялся, чтобы Полуянов не передумал за
ночь, — мало ли что говорится под
пьяную руку. Но Полуянов понял его тайную мысль и успокоил одним словом...
Галлюцинация продолжалась до самого утра, пока в кабинет не вошла горничная. Целый день потом доктор просидел у себя и все время трепетал: вот-вот войдет Прасковья Ивановна. Теперь ему начинало казаться, что в нем уже два Бубнова: один мертвый, а другой умирающий,
пьяный, гнилой до корня волос. Он забылся, только приняв усиленную дозу хлоралгидрата. Проснувшись
ночью, он услышал, как кто-то хриплым шепотом спросил его...
Мне было лень спросить — что это за дело? Дом наполняла скучная тишина, какой-то шерстяной шорох, хотелось, чтобы скорее пришла
ночь. Дед стоял, прижавшись спиной к печи, и смотрел в окно прищурясь; зеленая старуха помогала матери укладываться, ворчала, охала, а бабушку, с полудня
пьяную, стыда за нее ради, спровадили на чердак и заперли там.
Обыкновенно дядя Михайло являлся вечером и всю
ночь держал дом в осаде, жителей его в трепете; иногда с ним приходило двое-трое помощников, отбойных кунавинских мещан; они забирались из оврага в сад и хлопотали там во всю ширь
пьяной фантазии, выдергивая кусты малины и смородины; однажды они разнесли баню, переломав в ней всё, что можно было сломать: полок, скамьи, котлы для воды, а печь разметали, выломали несколько половиц, сорвали дверь, раму.
Бывали
ночи, когда вдруг в поле, на улице вскипал
пьяный крик, кто-то бежал, тяжко топая ногами, — это было привычно и не возбуждало внимания.
— Остаются, стало быть, трое-с, и во-первых, господин Келлер, человек непостоянный, человек
пьяный и в некоторых случаях либерал, то есть насчет кармана-с; в остальном же с наклонностями, так сказать, более древнерыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь, в комнате больного, и уже
ночью лишь перебрался к нам, под предлогом, что на голом полу жестко спать.
Ночь была темная, и только освещали улицу огоньки, светившиеся кое-где в окнах. Фабрика темнела черным остовом, а высокая железная труба походила на корабельную мачту. Издали еще волчьим глазом глянул Ермошкин кабак: у его двери горела лампа с зеркальным рефлектором. Темные фигуры входили и выходили, а в открывшуюся дверь вырывалась смешанная струя
пьяного галденья.
Всю
ночь Груздев страшно мучился. Ему все представлялось, что он бьется в кругу не на живот, а на смерть: поборет одного — выходит другой, поборет другого — третий, и так без конца. На улице долго
пьяные мужики горланили песни, а Груздев стонал, как раздавленный.
Маркиза даже предложила ей чулан на антресолях, чтобы к ней как-нибудь
ночью не ворвался
пьяный муж и не задушил ее, но Ольга Александровна не воспользовалась этим приглашением.
С тех пор муж обращался с нею зверем. Вечно
пьяный, он выгонял ее
ночью из дома, грозился раздавить голову ребенку, обзавелся солдаткой, но никуда не выезжал.
Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая, с выкриками и слезами, с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские
ночи, во время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом
пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и жрали, как свиньи, в кроватях и на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
— Первая из них, — начал он всхлипывающим голосом и утирая кулаком будто бы слезы, — посвящена памяти моего благодетеля Ивана Алексеевича Мохова; вот нарисована его могила, а рядом с ней и могила madame Пиколовой. Петька Пиколов, супруг ее (он теперь, каналья, без просыпу день и
ночь пьет), стоит над этими могилами
пьяный, плачет и говорит к могиле жены: «Ты для меня трудилась на поле чести!..» — «А ты, — к могиле Ивана Алексеевича, — на поле труда и пота!»
Там тоже жила одна старушка, капитанша, и жил отставной чиновник, и все приходил
пьяный, и всякую
ночь кричал и шумел.
— Да вы, может быть, побрезгаете, что он вот такой…
пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж вас как любит! Он про вас мне и день и
ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
И почему-то пред ней вставала из темной ямы прошлого одна обида, давно забытая, но воскресавшая теперь с горькой ясностью. Однажды покойник муж пришел домой поздно
ночью, сильно
пьяный, схватил ее за руку, сбросил с постели на пол, ударил в бок ногой и сказал...
По праздникам молодежь являлась домой поздно
ночью в разорванной одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды,
пьяная и жалкая, несчастная и противная.
Однажды, поздно
ночью, Феклинья пришла домой
пьяная. Гришка еще не спал и до того рассвирепел, что на этот раз она струсила.
— Что ты натворил, черт лохматый! — упрекали его старики, — разве она в первый раз? Каждую
ночь ворочается
пьяная. Смотри, как бы она на тебя доказывать не стала, как будут завтра разыскивать.
— Царица небесная! Владычица моя! На тебя только моя надежда, всеми оставлена: и родными и прислугою… Что это? Помилуйте, до чего безнравственность доходит: по
ночам бегают… трубку курят… этта одна
пьяная пришла… Содом и Гоморр! Содом и Гоморр!
Фоминишна. Уж мы от него страсти-то видали! Вот на прошлой неделе,
ночью,
пьяный приехал: развоевался так, что нб-поди. Страсти, да и только! Посуду колотит… «У! — говорит, — такие вы и эдакие, убью сразу!»
Поздно
ночью, тайно, являлся к ним
пьяный В.Н. Бестужев, посылал за водкой, хлебом и огурцами, бил их смертным боем — и газета выходила. Подшибалы чувствовали себя как дома в холодной, нетопленой типографии, и так как все были разуты и раздеты — босые и голые, то в осенние дожди уже не показывались на улицу.
За этими воспоминаниями начинался ряд других. В них выдающуюся роль играл постоялый двор, уже совсем вонючий, с промерзающими зимой стенами, с колеблющимися полами, с дощатою перегородкой, из щелей которой выглядывали глянцевитые животы клопов.
Пьяные и драчливые
ночи; проезжие помещики, торопливо вынимающие из тощих бумажников зелененькую; хваты-купцы, подбадривающие «актерок» чуть не с нагайкой в руках. А наутро головная боль, тошнота и тоска, тоска без конца. В заключение — Головлево…
В одной из квартир жил закройщик лучшего портного в городе, тихий, скромный, нерусский человек. У него была маленькая, бездетная жена, которая день и
ночь читала книги. На шумном дворе, в домах, тесно набитых
пьяными людьми, эти двое жили невидимо и безмолвно, гостей не принимали, сами никуда не ходили, только по праздникам в театр.
С некоторого времени хозяин стал тих, задумчив и все опасливо оглядывался, а звонки пугали его; иногда вдруг болезненно раздражался из-за пустяков, кричал на всех и убегал из дома, а поздней
ночью возвращался
пьяным… Чувствовалось, что в его жизни произошло что-то, никому кроме него неведомое, подорвало ему сердце, и теперь он жил неуверенно, неохотно, а как-то так, по привычке.
Играли долго, пили много. Поздно
ночью в буфете Гудаевский внезапно подскочил к Передонову, без всяких объяснений ударил его по лицу несколько раз, разбил ему очки и проворно удалился из клуба. Передонов не оказал никакого сопротивления, притворился
пьяным, повалился на пол и захрапел. Его растолкали и выпроводили домой.